«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

название газет с сенсационными новостями с театра военных действий, сводившимися всегда к одной версии – «большая победа», иногда вызывая раздражение немцев против русских, «газетные листки приносили… тенденциозные вести о зверствах казаков и проч…Писали, что русские совершенно разбиты на Мазурских озерах, что взяты в плен 10 000, потом 40 000 и кончили цифрой 90 000». Когда немцы «широкою волною влились во Францию и война эта почти докатилась до Парижа», каждый «газетный выпуск в Берлине нес извещение в таком виде: 20 часов до Парижа, 18 часов, 12 часов и, кажется, последние вести были – 5 часов до Парижа»[109].

Из немецких газет Танские получали «вести с родины еще менее радостные, еще более печальные. В Петрограде революция, в Варшаве поляки восстали, уничтожили русские войска, русские власти свергнуты. В Одессе тоже революция, флот Черноморский разгромлен». И если они «к таким сообщениям… относились подозрительно, но, тем не менее, они оставляли большой осадок в душе», то немцы верили им безоговорочно. Более всего «душевный гнет… увеличивался от ликования немцев с самых первых дней войны. Сначала шумные овации, восторженные проводы войск на войну, затем вскоре же празднование победы», «сплошные манифестации, собирались тысячные толпы, показывались трофеи побед». Берлин принял праздничный вид, «разукрасился флагами» и в таком виде остался до конца пребывания Танских.

Наконец, к концу августа 1914 г. «слухи о вывозе русских из Берлина начали принимать более реальную форму»: «Утро 25 августа 1914 г. навсегда останется памятным: после пятинедельного немецкого пленения мы покидали Берлин». Сколь описание жизни в Берлине бессобытийно, столь стремительно разворачивается действие после: «В положенный час и минуты дверцы вагона быстро захлопнулись, поезд сорвался и полетел над улицами Берлина, унося нас на родину… Радостное чувство охватило всех…. А поезд уже бешено мчался… навстречу нам бежали поля, усадьбы, маленькие городки. Войны нигде не замечалось, воинских поездов не встречали; путь был свободный и, так как поезд был скорый, то мы безостановочно мчались к Штральзунду»[110].

Это была не просто стремительность передвижения в пространстве, переданная вербально, это ощущение вновь приобретенной свободы – слово, которое часто употребляется на первых страницах этой записной книжки. Это и свободный путь, и свободное или открытое море. Дальше была паромная переправа на остров Рюген, затем небольшой приморский городок Засниц, где «пароход, окрашенный в темный цвет, на корме которого развевался шведский флаг, дымил всеми своими трубами», «вскоре впереди во мраке ночи заблистали… огни Треллеборга» и, наконец, «Гефле… где надлежало пересесть на пароход, чтобы переплыть в Финляндию и высадиться в Раумо».

М.В. Танский вспоминал: «Встретили нас шведы радушно… Наступивший день и то сердечное отношение и даже больше – овации, которые мы встречали на своем пути со стороны шведов, стряхнули угнетенное настроение и оживили. Не только в городах, в местечках, на станциях поезд наш встречали и провожали толпы народа, но и на полях, на дорогах, всюду, всюду посылали нам приветствия, махая платками, шляпами. Шведы в этом отношении исключительный и, вероятно, единственный народ в мире. Еще в прежний путь, когда мы плыли от Стокгольма к Гетеборгу по Гетеканалу, они изумляли нас своей приветливостью». Здесь в Евле пути супругов разошлись: мужчинам из-за опасностей военного времени был предложен путь через Торнио, а дамы могли безбоязненно плыть морем. Если на юге страны русских встречали восторженно, то «на севере страны – уже никто не махал платками и шляпами. Бросалось в глаза то обстоятельство, что чем ближе мы подъезжали к России, тем больше встречали войск… на небольших станциях всюду солдаты и офицеры… Швеция значительную часть… войск двинула на границы России, хотя казалось странным и невероятным, чтобы в… болотах могла проходить война. Но шведы издавна были запуганы немцами, что Россия стремится к свободному морю и может отхватить для этого север Швеции, и эта идея глубоко запала в народ и долгое время поддерживала недружественное отношение шведов к русским»[111].

И вот, наконец, супруги прибыли в столицу. Санкт-Петербург, который в «прежний путь… казался нам очень красивым городом, и мы… несколько раз любовались Невским и делились своими впечатлениями», теперь «поразил… своею мертвенностью…и главное, темнотою. Когда выехали на Невский… особенно удивительной показалась его мрачность. После залитых светом берлинских улиц даже таких, как… захолустная Augustrasse, после блестящих асфальтовых мостовых, в которых как в зеркале отражаются фонари, люди, дома, после того большого движения толпы, экипажей и, особенно, автомобилей, что было в Берлине, освещение в Петрограде и весь вид улиц являлись почти жалкими». Это разительное отличие внешнего вида столиц воюющих держав отражало «громадную разницу» в переживании войны двумя народами, которую нельзя было не заметить: «Там сплошной праздник, флаги, иллюминация, шумные манифестации, торжество побед, пьянство, иное здесь сдержанное, сосредоточенное настроение, сознание серьезности переживаемого момента, отсутствие всякой шумихи, полная трезвость вследствие запрета торговли спиртными напитками». Выдержанное отношение к происходящему рождало надежду, «что эта серьезность восторжествует над немецким легкомыслием»[112].

Оставшийся путь до Верхнеудинска прошел без осложнений. Навстречу им «буквально неудержимо лился поток людей… на запад, на театр военных действий, где смерть косила нещадно тысячи людей, поджидала и требовала новых жертв. А жертвы эти шли беспечно: поезда воинские мелькали мимо нас с песнями, часто под гармошку, лица солдат веселые, жизнерадостные, слышны смех, остроты, оживленный говор… Мы постоянно беседовали с солдатами и уныния в них никакого не замечали… Каждый верил в судьбу свою, думая, что он-то уж непременно вернется домой и, конечно, судьба многих жестоко обманула. Сибирские войска не успели даже отдохнуть от долгой дороги, из вагонов прямо пошли в бой под Варшавою и своим геройством и самоотверженностью спасли Варшаву»[113].

Вступление России в Первую мировую войну произошло бурно, эмоции перехлестывали через край. Разгром германского посольства в Санкт-Петербурге стал одним из эпизодов в череде проявлений антинемецких настроений не только в нашей стране, но и в странах-союзницах России. Не без эксцессов произошло объявление войны Германии в Англии и Франции. Да и в самой Германии антирусские, антианглийские и антифранцузские настроения перехлестывали через край, что выливалось в нападения на иностранных туристов (в том числе и русских). Алкоголь при этом существенно повлиял на усиление негативных чувств русских к немцам и Германии в целом, а также немцев к русским и их союзникам, что выливалось в издевательства над военнопленными и интернированными гражданскими лицами.

1.3. Борьба с «пьяным бюджетом» как шаг в «финансовую пропасть»

Российские власти опасались вводить «сухой закон» единовременно, поэтому этот процесс осуществлялся постепенно. Так,